Из статьи А.Привалова "Иван Александрович Хлестаков и его Автор" в "Эксперте".
...................
Нечто подобное Хлестакову в литературе бывало, конечно, и до Гоголя. Этого нечто было так много, что актёр, игравший Хлестакова на премьере, вызвал ярость автора, сыграв вместо сенсации — штамп: очередного из «шеренги водевильных шалунов». Сегодня легко посмеяться над этой ошибкой, тогда невозможно было её не совершить — так нов был выписанный образ. Поэт, вдохновляющийся собственною ничтожностью до прямого величия. Существо, состоящее из самого беспардонного лганья и самой неуёмной искренности — не в равных долях, а вместе: и того и другого по сту процентов. Хлестаков не выдаёт желаемое за действительное, он попросту не видит между ними разницы. Разделить надёжным образом, что во вдохновенных речах его правда, а что ложь, не может ни он сам, ни его слушатели. (Вот многие полагают, что в словах Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж — скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Хлестаков пробалтывается. Между тем очень похоже, что и тут он лжёт:
....................
С появлением Хлестакова изменился для русского взгляда мир. До — бывали в мире люди, более или менее похожие на это существо; примерно таков был один из возможных человеческих типов. После — не стало людей, совершенно, ни чёрточкой на Хлестакова не похожих. Был открыт элемент нашей таблицы, притом вездесущий — куда там кислороду или кремнию. Хлестаков везде; взгляните нарочно хоть на Пьера Безухова, хоть на князя Андрея; хоть на Льва Толстого, хоть на обоих Алексеев; хоть на любого коллегу, хоть в зеркало — вы легко усмотрите, как удачно выражаются химики, его присутствие. Я бы не слишком удивился, кабы выяснилось, что свойствам именно этого неотвратимого элемента мы обязаны прославленной загадочностью русской души.
Надеюсь, никто не сочтёт сказанное обидным — для Толстого ли, для русской ли души, для нас ли самих. Обижаться тут не на что, если не путать нашего героя с его плоской проекцией, «хлестаковщиной». Вот она, действительно, вещь скверная. Приверженность к хвастливому и безрасчётному лганью — не та черта, обнаружения которой в себе или близких можно не стыдиться. Совсем иное дело Хлестаков; это слово — тоже не похвала, но говорит уже не о пороке, а о свойствах. Оно означает не только способность (или страсть) не видеть различий между действительностью и мечтами, но и дорассудочное непризнание своего реального места в мире единственно возможным и даже — правильным; но и неколебимую веру в свою готовность в любую минуту обжиться на вершинах власти и славы — и всех кругом осчастливить! — если повезёт… Состав этого головокружительного образа куда сложнее, чем кажется с первого взгляда. Ведь в Хлестакове — не только Чертокуцкий с Пироговым да фарсовые хвастуны. В нём сидит и не утративший ещё новизны пушкинский Самозванец, а с ним весь гигантский потенциал русского самозванства — и целый пласт очень глубоких оснований для совершенно безосновательных действий.
В этом пласте и кроется объяснение тому, что в изломанные, переходные эпохи, в эпохи массовой утраты идентичности, когда почти ни про кого уже — и ещё — нельзя сказать, что он прочно занимает настоящее своё место, так множатся у нас Хлестаковы и так подступает под ноздри хлестаковщина всех сортов. Вот хоть нынешние времена. Главный способ деланья карьеры — хлестаковский: случай, везение. Через бывшего одноклассника, однополчанина, соседа, который, в свою очередь, и сам поднялся через однокашника или знакомого по теннису. Главное мерило успеха — даже не деньги (кто их видит?), а роскошь, шикарное житьё. И это тоже, конечно же, вполне
..................................
Мне кажется, Хлестаков выделяется поразительной яркостью даже на фоне иных гоголевских шедевров по двум смежным причинам. Первую из них страшно произнести: в некотором смысле Хлестаков — сочинитель, однотипный со своим создателем. Для обоих внешние обстоятельства суть только повод или личина, всё же настоящее содержание своих творений они черпают из самих себя. Гоголь подчёркивал это своё свойство не раз и не два. Известен, например, его рассказ о том, как он читал Пушкину первые наброски «Мёртвых душ», для коих все персонажи прямо слепились из собственных отрицательных свойств автора. Пушкин сначала очень смеялся, но под конец чтения сделался мрачен: «Боже, как грустна наша Россия!» Гоголь продолжает: Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что всё это карикатура и моя выдумка! Ну, что заметил и чего не заметил Пушкин — особь статья (на
.............................
Гоголь был единосущен языку. То, что он извлекал для своих писаний «из себя», извлекалось тем самым и из языка, в котором он властвовал абсолютно. Почему именно он оказался владыкой языка, чёрт его знает. Скажем, стиль его — точнее, все стили разных его периодов — необычайно легко пародировать; они довольно просты и не отмечены безупречным вкусом. Но ты чувствуешь, что он — владыка. Из под пера его выходит порой невесть что — вроде цитированных выше груди и бюста или волостного писаря, который выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с того танцевал на небе (будто пьяному с четверенек виден небосвод). У любого другого это были бы огрехи. Гоголь же — владыка: он может мять и комкать слова, как ему вздумается, они встанут в глазах читателя безукоризненным монолитом. Почему? Нипочему. Дар такой имел.
.............................
Вторую же причину неимоверной удачности Хлестакова произнести ещё страшнее: в некотором смысле Гоголь — человек однотипный с собственным персонажем. Этот вывод подсказывает нам логика (раз все персонажи высмотрены внутри себя, то лучше всех рассмотрен тот, кого внутри больше) — и прямо подтверждает жизнь. Конечно, Николай Васильевич и был Хлестаковым, да к тому же много более успешным, чем театральный. Кого так легко очаровал тот? Заскорузлых обитателей медвежьего угла, от которого три года скачи, ни до какого государства не доедешь. А кого очаровывал этот?
Воспитатель наследника цесаревича Василий Андреевич Жуковский, камергер князь Пётр Андреевич Вяземский, нечиновный, но неимоверно знаменитый Александр Сергеевич Пушкин — не говоря о такой, сравнительно, мелочи, как Плетнёв, — ходили по начальственным кабинетам, предстательствуя
.......................
...сделать главным событием юбилея великого писателя кинофильм, да ещё по самой устаревшей из его книг, — значит отчётливо признаться в том, что Гоголь сегодня в России никому не нужен. Но это же неправда — он нужен чрезвычайно.
Он должен быть в памяти, в подкорке, в крови. Взять хоть обсуждённую нами тему. Открытый Гоголем элемент нашей душевной химии уже никуда не денется — он здесь навеки, но сам собою он будет воспроизводиться — всё шире и наглее — только в банализированном виде хлестаковщины. Не знать Хлестакова — значит не иметь в крови антител к этой гадости — и не иметь любви, способной её обезвредить и, возможно, пресуществить. Не знать Хлестакова — значит сдаться хлестаковщине. Значит так и оставить пошлую гламурную роскошь недосягаемой звездой национального бытия — и лишиться надежд на роскошь в другом смысле слова, в гоголевском: на роскошь творчества.
.....................
