В продолжение предыдущего поста о Галиче - отрывочные воспоминания о том, как я провожал Александра Аркадьевича Галича.
Мне позвонила Лена Зарембо и, захлёбываясь от слёз, сказала, что Галич уезжает. Обстоятельства мне были приблизительно известны: в Москву должен был приехать американский президент Никсон, и он вроде хотел встретиться с Галичем. Тогда того вызвали и сказали, -
либо на запад, либо на восток. Галич вообще-то не собирался никуда, ему и так было хорошо. Но тут всё-таки решил уехать (здоровье слабое, и говорили, будто семья надавила).
К тому времени жил я в Москве года полтора, и было мне тогда двадцать пять лет. Событий у меня в жизни случалось немного. Но уже тогда я знал главный признак события: полное отключение эмоций и оценок. Остаётся только восприятие. Воздух становится тонким и появляется ощущение, как от лёгкого звона, только не в ушах, а везде вокруг.
В это время я в основном вижу, даже то, что говорят. Ну и ещё всякая хреновина: вроде впечатывание всего происходящего при мне в окружающее пространство, да так крепко впечатывается, что даже через много лет, стоит мне пройти через это пространство, я снова всё это переживаю (поэтому я охотно верю в динамо-машину: так оно и есть).
Приехал я, стал в сторонке. Лена в меня вцепилась и всё плачет, тихо плачет, остановиться не может. Рядом ещё кто-то стоит, кто вместе со мной был на недавнем квартирнике Галича. Смотрю.
Народу много. Знакомые лица: вижу малышку Горбаневскую, прохаживается, в синем джинсовом костючике. Академик Сахаров, вижу, набрал в платок землю, отдал Галичу.
Гэбисты вокруг. У них интересная такая манера, они как бы бесшумно возникают, а потом дёрг! - и нету, уже в другом месте. Опытные люди говорят, что так бесы передвигаются в физическом пространстве, в силу неполной совместимости. Занятно: стоит посмотреть на гэбиста, как он сдвигается, буквально смывается с глаз.
От Галича - глаз не оторвать. Он и спокоен и растерян одновременно. Жена недалеко стоит, сморщенная такая.
А в стороне от всех стоит группа, от которой я вообще, если бы не Галич, не мог бы глаз оторвать. Это человек шесть-восемь невероятно, удивительно красивых девушек. Каждая из них красавица, а чтобы вместе одновременно столько разных и прекрасных - я такого ни до того, ни после во всю свою жизнь никогда не видел. Ни в кино, ни в жизни, ни сам, ни ребята не рассказывали.
И они все в голос, обнявшись, рыдают и причитают: "Саша! Саня! Сашенька! Родной!". И прочее. Как рязанские бабы на похоронах. Больше никто в толпе не плачет, разве что слезу украдкой. А эти - голосят.
Причём они к Галичу не подходят, стоят в стороне. И он к ним не подходит. И другие вокруг как бы их не видят и не слышат. Особенно жена.
Стоит, значит, большая группа друзей и родствеников. Вместе и отдельно от других.
Роится вокруг серое бесшумное облако бесов. И их никто не видит. Они сами по себе.
И стоят, обнявшись, эти распрекраснейшие красавицы, рыдают и кричат, и тоже сами по себе. Вот уж кто действительно прощался с Галичем навсегда, так это они, чудесные и одинокие.
И я, молокосос, тоже отдельно. Очень хочу подойти попрощаться, и не знаю, как это. И я не помню, не помню - подошёл я к Галичу попрощаться и руку ему пожать, или нет. Не помню!
Потом Галич спустился на предполётный шмон, а потом уже сам вышел и пошёл к самолёту. Шёл он без вещей, только с гитарой, а мы все повалили к заборчику, откуда его было видно, а Галич оглянулся, увидел нас, поднял гитару за гриф и отсалютовал нам. Ну, тут уж все заорали, заплакали...
Вот человек был! Какие у него были друзья и почитатели! Какие женщины, любившие и плакавшие по нём, как по покойнику. А какие бесы вокруг него плясали! О песнях я уж не говорю.
В общем, нам такими не быть.
Галич действительно уехал на тот свет. Там не было никого, все остались здесь. И песни остались здесь. Как их там петь, если на тебя никто не смотрит, и ничью жизнь они изменить не могут? Никак.
Никак.
К тому времени жил я в Москве года полтора, и было мне тогда двадцать пять лет. Событий у меня в жизни случалось немного. Но уже тогда я знал главный признак события: полное отключение эмоций и оценок. Остаётся только восприятие. Воздух становится тонким и появляется ощущение, как от лёгкого звона, только не в ушах, а везде вокруг.
В это время я в основном вижу, даже то, что говорят. Ну и ещё всякая хреновина: вроде впечатывание всего происходящего при мне в окружающее пространство, да так крепко впечатывается, что даже через много лет, стоит мне пройти через это пространство, я снова всё это переживаю (поэтому я охотно верю в динамо-машину: так оно и есть).
Приехал я, стал в сторонке. Лена в меня вцепилась и всё плачет, тихо плачет, остановиться не может. Рядом ещё кто-то стоит, кто вместе со мной был на недавнем квартирнике Галича. Смотрю.
Народу много. Знакомые лица: вижу малышку Горбаневскую, прохаживается, в синем джинсовом костючике. Академик Сахаров, вижу, набрал в платок землю, отдал Галичу.
Гэбисты вокруг. У них интересная такая манера, они как бы бесшумно возникают, а потом дёрг! - и нету, уже в другом месте. Опытные люди говорят, что так бесы передвигаются в физическом пространстве, в силу неполной совместимости. Занятно: стоит посмотреть на гэбиста, как он сдвигается, буквально смывается с глаз.
От Галича - глаз не оторвать. Он и спокоен и растерян одновременно. Жена недалеко стоит, сморщенная такая.
А в стороне от всех стоит группа, от которой я вообще, если бы не Галич, не мог бы глаз оторвать. Это человек шесть-восемь невероятно, удивительно красивых девушек. Каждая из них красавица, а чтобы вместе одновременно столько разных и прекрасных - я такого ни до того, ни после во всю свою жизнь никогда не видел. Ни в кино, ни в жизни, ни сам, ни ребята не рассказывали.
И они все в голос, обнявшись, рыдают и причитают: "Саша! Саня! Сашенька! Родной!". И прочее. Как рязанские бабы на похоронах. Больше никто в толпе не плачет, разве что слезу украдкой. А эти - голосят.
Причём они к Галичу не подходят, стоят в стороне. И он к ним не подходит. И другие вокруг как бы их не видят и не слышат. Особенно жена.
Стоит, значит, большая группа друзей и родствеников. Вместе и отдельно от других.
Роится вокруг серое бесшумное облако бесов. И их никто не видит. Они сами по себе.
И стоят, обнявшись, эти распрекраснейшие красавицы, рыдают и кричат, и тоже сами по себе. Вот уж кто действительно прощался с Галичем навсегда, так это они, чудесные и одинокие.
И я, молокосос, тоже отдельно. Очень хочу подойти попрощаться, и не знаю, как это. И я не помню, не помню - подошёл я к Галичу попрощаться и руку ему пожать, или нет. Не помню!
Потом Галич спустился на предполётный шмон, а потом уже сам вышел и пошёл к самолёту. Шёл он без вещей, только с гитарой, а мы все повалили к заборчику, откуда его было видно, а Галич оглянулся, увидел нас, поднял гитару за гриф и отсалютовал нам. Ну, тут уж все заорали, заплакали...
Вот человек был! Какие у него были друзья и почитатели! Какие женщины, любившие и плакавшие по нём, как по покойнику. А какие бесы вокруг него плясали! О песнях я уж не говорю.
В общем, нам такими не быть.
Галич действительно уехал на тот свет. Там не было никого, все остались здесь. И песни остались здесь. Как их там петь, если на тебя никто не смотрит, и ничью жизнь они изменить не могут? Никак.
Никак.
