Ибо:
1. Видно, что Хаецкой страшно нравится русский язык и она очень любит на нем писать;
2. Видно, что Хаецкая знает, что такое вера, и для нее (Хаецкой) она (вера) - дом родной, уютный и теплый, даром что бесконечный;
3. Видно, что Хаецкая вообще немало чего знает и понимает, и это знание и понимание идет в ход и служит делу;
4. Видно, что у Хаецкой, при всей уютности и мягкости ее текстов, ручка твердая, и если она даст под ребра - то не обрадуешься.
И проч., и проч.
А плохо - что? А плохо то, что Хаецкая есть настоящий наш человек, нашей культуры, и аккуратности и ровности и нее на весь текст не хватает. Возникает ощущение, что в какой-то момент ее душенька из "Голодного грека" слиняла, и книга дописывалась явно так, как фишка ложилась.
В этот момент (ближе к последней четверти книги) мне ее, Хаецкую, хотелось - убить не убить, но прибить за нервение и порчу такой хорошей ткани. И такую штуку она, кстати, не с первой своей книгой проделывает. "Царство небесное" - с теми же делами.
Однако и я фантазиями не чужд. Я надумал, будто заказал я Хаецкой книгу, и поставил срок, а когда она к сроку написала, по обычаю свою задрав и запоров последнюю часть, то я вроде бы объявил ей, что я пошутил, и срок - через полгода. Только эти полгода Хаецкая должна ничего не писать, а только перечитывать свой написанный роман. Ну, может, еще можно разрешить переписывать его, но нового - ни-ни!
Поплачет она, поругается, глазья мне повыцарапывает, а потом посидит-посидит, вздохнет да и перепишет окончание романа, окончательно.
Но как же она, з-зараза, вкусно пишет!
И какой же плоской мелочью перед этой вкусностью предстает, скажем, писатель У., который как-то тоже хотел написать на русском языке повесть про русского богатыря Ж., а у него получился капустник и кавээн провинциальный, 70-х годов выпуска.
Хотя, конечно, неважно это.
Ну, У.
Ну, Ж.
Ну и что?
